Снова наступил вечер. День, длинный и жаркий, подходил к концу. Это был еще один день в пустыне. Скучный? Вовсе нет.
Дни были полны разнообразия, в основном – разнообразия падений.
Эти падения были классическими – каждое было произведением искусства, заключенным в изящную рамку. В густой пыли мотоцикл сильно кидало, причем очень часто – неожиданно. Я мог проехать целый час без проблем, а потом в течение следующего часа упасть шесть раз. Я падал примерно пятнадцать раз в день в течение всех 26 дней, пока пересекал Турцию.
В этот день проблем было больше всего.
Сцепление работало очень плохо. Пыль постоянно попадала в механизм привода, и потому оно не выжималось, из-за чего я постоянно падал, если нужно было остановиться… А потом приходилось бежать по щиколотку в пыли, толкая тяжелый мотоцикл на передаче, чтобы завестись.
Нет ничего удивительного в том, что я нередко начинал ездить кругами в направлении, противоположном нужному, а в общем – в любом направлении, пока собирался с мыслями. И еще было бесчисленное количество незначительных решений при выборе маршрута на многочисленных развилках, параллельных дорогах и перекрестках. В свете угасающего дня я осматривал горизонт. Неудивительно, что деревни не было видно.
Но вот появилось нечто более странное. Сначала вдалеке в сумерках показалось что-то бесформенное, что-то низкое, длинное, белое, что-то горбатое… По мере приближения это нечто приняло форму новенького бетонного моста, находящегося посреди пыльной пустыни. К нему не вела дорога, и под ним точно не текла вода. Он соединял обе стороны канала шириной 200 футов, по всей видимости — высохшего русла реки, которое становится бурным потоком в сезон дождей. Поверхность моста была широкой и гладкой, и, когда колеса мотоцикла вырвались из пыли, он вдруг резко рванулся вперед. Это было подобно приятному облегчению после того, как дантист долго сверлил вам зуб. Было почти темно. Пригнувшись за ветровым стеклом и багажником, я едва дотянулся до переключателя света. Фара моргнула и затем ярко загорелась, высветив впереди меня – пустоту!
Машинально я нажал на тормоз, и мотоцикл занесло. Но я был уже на краю темного провала. Отсутствовала целая секция моста. Все это я понял, пока переднее колесо скатывалось в пропасть, мотор взревел, когда заднее колесо оторвалось от дороги… и в глазах у меня потемнело.
Видимо, прошло несколько часов. Звук мотора продолжал звенеть у меня в ушах, и в голове у меня все кружилось. Где-то в мозгу прозвучало название: «Провиденс, Провиденс, Провиденс», за чем последовали картины, изображавшие толпу, которая насмехалась над моим положением. Я попытался открыть глаза, но немедленно закрыл их, поскольку это вызвало еще большее головокружение и безостановочное повторение названия «Провиденс». Постепенно карусель остановилась, и меня охватило чувство жалости к самому себе. Из дымки, окутывавшей сознание, постепенно появлялось понимание, что на этот раз я упал в канаву не в Провиденсе, а в пустыне, пыльной турецкой пустыне. Единственное, что объединяло оба эти случая, – мотоцикл.
Неожиданно нахлынувшее воспоминание о том, что случилось со мной, и осенившая меня мысль подействовали столь сильно, что я резко приподнялся, чем напугал пару десятков турок, которые отпрянули от меня с нескрываемым удивлением и отскочили в угол. Я находился в крошечной комнатке глинобитной хижины, битком набитой оживленно переговаривающимися людьми… и непостижимым образом поместившимся здесь же мотоциклом. Как я позже узнал, они перенесли меня и мотоцикл (весом более 750 фунтов) на расстояние более полумили из русла реки в свою деревню. К счастью, несмотря на падение с высоты 15 футов, мы оба, я и мотоцикл, приземлились на участок мягкого песка и, кроме царапин, синяков и пары вмятин от рассыпанных там же камней, никаких повреждений не получили.
Одна рука у меня от удара онемела, и еще был неглубокий порез на левой ладони. Левая половина головы побаливала, но в остальном я не нашел никаких признаков каких-либо переломов. Все присутствующие тихо сидели, пока я проводил примитивную санобработку, состоявшую в основном из поливания ранок йодом. Но они были слишком любопытны, чтобы долго сидеть молча. Местный житель с видом патриарха, без сомнения – глава деревни, наклонился вперед. Я не понимал его слов, но мне стало ясно, что они означали. Это был вопрос, а раз я был незнакомцем, то, естественно, и вопрос мог означать только одно: «Кто я и откуда приехал?»
Я потянулся к карте. В мигающем свете лампы местные жители, собравшиеся в маленькой комнате, представляли собой незабываемую картину – это была стена голов до самого потолка. Тут и там мелькали гладкие молодые лица, резко контрастировавшие с обветренными, изрезанными морщинами, старческими ликами. Пара десятков заинтересованных пар глаз, выцветших от яркого солнца и летающей пыли, взирала на меня из-под грубых шапок и лохматых волос. Голые руки и ноги, грубые, как дубленая кожа, торчали из изношенной одежды. Они были бедны – у них не было ни денег, ни вещей, но у них было очень доброе сердце, излучавшее и сочувствие, и понимание, которое никогда не приходит в процессе зарабатывания денег, а возникает благодаря жизни на природе, труду на скудной земле под солнцем и небом, обогащающему мировоззрение базовыми, элементарными, общечеловеческими ценностями.
Не шевелясь, вся эта живописная группа ожидала моего ответа.
– Сакчагёзе, – прочитал я на карте. На мгновение все стихло… Может, они не поняли. Я попробовал снова:
– Сакчагёзе!
Они поняли всё с первого раза и с тревогой смотрели друг на друга.
– О! О! О! – патриарх вскинул руки в воздух. – Хвала Аллаху, ты еще жив!
– Сакчагёзе! Ужасное место! Ужасные люди! Грабители, убийцы, воры! – и далее последовало описание, еще более живописное, нежели предыдущее.
Он говорил и говорил, пока мои мысли витали где-то далеко, а в голове повторялось напевом одно и то же слово: «Провиденс». Я слишком хорошо представлял себе содержание его обличительной речи. Был ли он когда-нибудь в Сакчагёзе? «Нет». Знал ли он кого-нибудь из жителей? «Нет!» Он только слышал о них… так давно, что даже и не помнит когда? «Да».
Это была та же самая история, которую я слышал множество раз с момента моего отъезда из Лондона, та же, что мне предстояло услышать неоднократно во время моего кругового пути по белу свету, самая что ни на есть всемирная история.
На следующее утро я проснулся с ясным пониманием того, что случившееся целиком и полностью отличается от всех моих предыдущих падений на мотоцикле. Тут мне не нужно было ожидать короткой взбучки от родителей с последующим лечением моих травм. Я должен был собрать себя по кусочкам и ехать дальше. Это была всего лишь Турция. Я ехал в кругосветное путешествие. Я должен коснуться каждой «базы» или судья не засчитает удар, как в бейсболе.
Боль в руке делала движения с трудом переносимыми. Но постепенно я смог добраться до мотоцикла. Единственное повреждение, которое я обнаружил, – это слегка погнувшаяся передняя вилка, и, как следствие, мотоцикл стало в дальнейшем тянуть вправо.
Однако при последующем осмотре мотора я обнаружил огромную проблему – подтекание масла на одном из цилиндров. Картер был практически пуст. Пока мотоцикл лежал на боку в течение нескольких часов после падения, горячее масло быстро вытекло через сапун. К счастью, бензина была достаточно, но даже моя жалкая кварта масла уже была использована, с тех пор как я последний раз посещал магазин или заправку. Теперь ближайший источник, где можно было пополнить запасы масла и бензина, был в пятидесяти милях впереди. Мне пришлось бы либо идти 100 миль пешком туда и обратно, причем половину дороги с галлоном масла на голове, либо… что? И к тому же это был конец сентября. Сезон дождей мог начаться в любой момент – сезон грязевых ванн в Турции. Не нужно было обладать богатым воображением, чтобы представить себе, во что превращается эта пыльная пустыня, если ее намочит проходящий ливень. Если только я попаду под дождь, это будет конец путешествия. Что-то надо было делать, причем немедленно.
Десяток стариков, столько же детей и мазанок, что, черт побери, можно сделать с ними? И единственная возможность нормально общаться – язык жестов. Но, по крайней мере, они были хорошими слушателями.
– Слушайте, нужно масло. Один галлон масла, полгаллона, хоть сколько-нибудь, это необходимо!
Я засунул палец в картер чтобы показать, как мало осталось. Нет, они меня не понимали.
Я повторял слово «масло» по-разному: «масло», «olio», «oil» и еще десяток вариантов – безуспешно. Так и есть, на лицах присутствующих была заметна лишь явная скука, старики поднялись и ушли с бормотанием, оставив только орущих, непоседливых мальчишек.
Но всегда в сложных ситуациях быстрее всего понимали дети. Может быть, они и сейчас что-нибудь придумают? Последовало специальное представление, каждому была предоставлена возможность засунуть палец в картер и соскрести остатки масла со стенок. Они посмотрели на масло, понюхали его, некоторые даже попробовали на вкус, но ни один из них не выказал каких-либо признаков понимания.
Похоже, другой альтернативы у меня не было – 100 миль через сухую и выжженную пустыню, туда и обратно, причем вторую половину пути с громоздкой канистрой в один галлон.
Глядя на местного малыша с тоненькими дрожащими ножками, с трудом удерживавшего на голове огромный кувшин, я представил себе этот обратный поход.
Внезапно, всего в нескольких футах от меня он все-таки не смог больше справиться с кувшином и вместе с ним стремительно приземлился мне на колени.
– Ях! – закричал он.
– Масло! – воскликнул я в ответ. Это было нечто желто-золотое, густое, липкое… собственно, это и было масло, хоть оно и попахивало. – Горчичное масло! – Мальчишка весь просиял. Займите детей делом, и они найдут выход из любого положения.
Картер был быстро наполнен маслом, и мотоцикл готов в дорогу. Казалось, как по волшебству, собралась вся деревня. Но я был крайне взволнован – будет ли масло смазывать. Я дернул кик-стартер, двигатель завелся и продолжал работать дальше. Прошло уже несколько минут. Я смотрел на указатель давления масла. Стрелка медленно пошла вверх. Двигатель вроде бы работал нормально, и непохоже было, чтобы он перегревался. В волнении я обернулся к толпе. Половина из них плакала. У меня ком встал в горле при виде того, как были растроганы эти добрые люди. Я их никогда не забуду. Тут внезапно ветер переменился, и у меня из глаз тоже покатились слезы. Клубы дыма валили из глушителя. Я немедленно заглушил мотор.
Это же был ГОРЧИЧНЫЙ ГАЗ!
Однако, эксперимент удался и масло выполняло свое предназначение. Если мне удастся сделать так, чтобы дым постоянно оставался позади на протяжении следующих 50 миль и если я смогу обойтись без остановок, то удастся обойтись без пеших походов!
(Примечание: игра слов, горчичный газ — другое название иприта)
Конец второй главы
Продолжение
Источник: